Святый Боже... Яви милость, пошли смерть. Ну что тебе стОит? Не для себя ведь прошу!
Под катом - чУдные интерьеры и содержательные разговоры. 
Расколотое отражение (III)
Переход к Гелиополису изменился со времен Истваана V. Широкая дорога, окруженная высокими ониксовыми колоннами, в свое время бывшая величественным путем, протянувшимся в центре огромного космического корабля, теперь стала завывающим островом безумия. Просители и паломники, жаждавшие хоть на миг узреть великолепие примарха, располагались лагерем в тени колонн – там, где раньше стояли воины в золотой броне с длинными копьями.
Раньше подобных людишек не допустили бы сюда, но теперь их встречали с распростертыми объятиями, и грязный поток хнычущего отребья, верность которых питала честолюбие Фулгрима, заполнил все переходы корабля. Люций находил, что они не заслуживают ничего, кроме презрения… но в те моменты, когда у него хватало духу быть честным с собой, он признавал, что считает так лишь потому, что не его имя они возглашают с таким восторженным почитанием.
Врата Феникса исчезли, разбитые в приступах безумия, последовавшего за Маравильей и сражением на Истваане V. Орел, раньше венчавший резное изображение Императора, был разломан, оставшаяся часть была оплавлена зарядом мельты, которым его старались сбить на пол. Желание разбить, изуродовать, обезобразить все, что попадалось под руку, едва не привело «Гордость Императора» к гибели – но в конце-концов Фулгрим положил конец разрушениям и восстановил подобие порядка.
Люций вслух рассмеялся – название флагмана сейчас казалось ему пародией; услышав пронзительный, как визг баньши, звук, голые, с ободранной кожей паломники заголосили от удовольствия. Многие в Легионе (а громче всех – Юлий Каэсорон) требовали переименовать корабль и Легион, дав им название, которое походило бы на «Сыновья Хоруса», но примарх отказал им в этой просьбе. Все связанное с их прошлой жизнью, должно было остаться без изменений и стать злорадным напоминанием их врагам о том, что те сражаются против братьев. После гибели Ферруса Мануса Хорус Луперкаль осыпал их Легион милостями – и, на некоторое время – Легион вознесся на высокой волне эйфории и чувственных восторгов.
Но, как любая волна, эта краткая эйфория схлынула, оставив Детей Императора наедине с зияющей пустотой в их жизнях. Кто-то, подобно Люцию, старался заполнить ее, совершенствуясь в боевых искусствах, другие – потворствовали своим желаниям и тайным порокам, которые дотоле скрывали от всех. Некоторые части корабля погрузились в бездну анархии, когда в одночасье ослабли оковы жесткого контроля, но вскоре порядок был восстановлен, а применение силы обеспечило видимость дисциплины.
Это была странная дисциплина – необычное, эксцентричное поведение могло с одинаковой вероятностью стать причиной как для награды, так и для наказания. Иногда эти два действия были одним и тем же. Но, несмотря на то, что легионеры изо всех сил стремились найти новый смысл своего существования и доказать преданность вновь обретенным идеалам, они были воинами, которыми нужно было командовать.
Они оставались воинами, хотя сейчас и не воевали.
Приказы высшего командования отозвали Легион с Истваана – но примарх ничего не сообщал своим бойцам о дальнейших планах Воителя. Никто не знал, куда их направят теперь или о том, какие враги вскоре почувствуют их клинки, и это незнание раздражало. Даже командиры Легиона не могли просить предоставить им такую информацию – но то, что примарх вызвал их в Гелиополис, несомненно положило бы конец тягостному неведению.
Люций стиснул рукоять лаэранского меча, когда увидел, что по смежному коридору к нему направляется Эйдолон. Лорд-командир ненавидел его и никогда не упускал возможности напомнить Люцию, что тот в действительности никогда не был одним из них. Бледная кожа Эйдолона казалась восковой, она туго натянулась между широко поставленными глазницами. Толстые, как провода, ядовитые железы пульсировали на его шее, а нижняя челюсть двигалась, словно не была соединена с остальными костями, как у змеи.
Его броню покрывали кричаще-яркие полосы - бешено-фиолетовые и цвета электрИк, невероятное сочетание цветов в окраске, которая не могла иметь ничего общего с любым камуфляжем, Люций ощутил резь в глазах, потом они привыкли. Такая яркая окраска доспехов сейчас стала обычным делом среди воинов Легиона, каждый из которых старался превзойти других в бьющей по глазам экстравагантности и показной роскоши.
Люций лишь недавно начал украшать свою броню, ее пластины покрывали человеческие лица, искаженные, растянутые до полной неузнаваемости в безумном крике. Из внутренней поверхности каждого наплечника торчали острые металлические зубцы, которые терзали его плоть, впиваясь в нее при каждом движении рук. Длина и изгиб каждого зубца были тщательно выверены, чтобы даровать ослепляющие вспышки боли – поэтому владелец доспеха должен был решать, будет ли он извлекать клинки из ножен для чего-то кроме боя, который бы потребовал всего его мастерства.
Эйдолон сделал глубокий, хлюпающий вдох – кости его челюсти, казалось, шевельнулись под кожей и сошлись вместе – а потом заговорил.
- Люций, - произнес он. Тон и ритм, с которыми он бросил это слово, отозвались в мозгу фехтовальщика странно-приятным диссонансом. – Тебя здесь не ждут, предатель.
- И, тем не менее, я здесь. – отозвался Люций, даже не поворачивая голову в сторону Эйдолона и намереваясь идти дальше.
Лорд-командир нагнал его и попытался схватить за руку. Люций развернулся, его мечи взметнулись одной серебристой вспышкой, слишком быстрой, чтобы за ней можно было уследить – и вот он уже держит их у горла Эйдолона. Лаэранский клинок и его меч с Терры прижимались к шее Эйдолона с обеих сторон. Одно движение запястий – и голова слетит с плеч. Но на лице Эйдолона Люций увидел удовлетворение, оно читалось и в пульсирующем биении толстых, как канаты, желез на его шее, и в черной глубине его расширенных зрачков.
- Я забрал бы твою голову, как забрал голову Чармосиана, - произнес он. – если б не знал, что ты получишь от этого удовольствие.
- Я помню тот день, - отвечал Эйдолон. – Клянусь, я бы убил тебя. Но я могу это сделать и сейчас.
- Не думаю, – сообщил Люций. – Ты недостаточно хорош, чтоб победить меня. Ни ты, и никто другой.
Эйдолон захохотал, от этого его лицо раскрылось, как рваная рана.
- Ты самонадеян, но однажды примарх наскучит тобой. И тогда ты окажешься в моей власти.
- Может быть, так и будет… а может быть, не так – но это точно произойдет не сегодня, - заметил Люций, грациозно отступив от Эйдолона на несколько шагов. Это было отлично – в гневе обнажить мечи и почувствовать, как их лезвия нежно прижимаются к плоти. Он хотел убить Эйдолона, этот человек был занозой, засевшей в его жизни все время, сколько он его знал – но он не собирается отнимать у примарха самого рьяного приверженца.
- Почему же не сегодня? – требовательно вопросил Эйдолон.
- Очень скоро нам предстоит битва. – ответил Люций. – В такие дни я никого не убиваю.
Расколотое отражение (III)
Переход к Гелиополису изменился со времен Истваана V. Широкая дорога, окруженная высокими ониксовыми колоннами, в свое время бывшая величественным путем, протянувшимся в центре огромного космического корабля, теперь стала завывающим островом безумия. Просители и паломники, жаждавшие хоть на миг узреть великолепие примарха, располагались лагерем в тени колонн – там, где раньше стояли воины в золотой броне с длинными копьями.
Раньше подобных людишек не допустили бы сюда, но теперь их встречали с распростертыми объятиями, и грязный поток хнычущего отребья, верность которых питала честолюбие Фулгрима, заполнил все переходы корабля. Люций находил, что они не заслуживают ничего, кроме презрения… но в те моменты, когда у него хватало духу быть честным с собой, он признавал, что считает так лишь потому, что не его имя они возглашают с таким восторженным почитанием.
Врата Феникса исчезли, разбитые в приступах безумия, последовавшего за Маравильей и сражением на Истваане V. Орел, раньше венчавший резное изображение Императора, был разломан, оставшаяся часть была оплавлена зарядом мельты, которым его старались сбить на пол. Желание разбить, изуродовать, обезобразить все, что попадалось под руку, едва не привело «Гордость Императора» к гибели – но в конце-концов Фулгрим положил конец разрушениям и восстановил подобие порядка.
Люций вслух рассмеялся – название флагмана сейчас казалось ему пародией; услышав пронзительный, как визг баньши, звук, голые, с ободранной кожей паломники заголосили от удовольствия. Многие в Легионе (а громче всех – Юлий Каэсорон) требовали переименовать корабль и Легион, дав им название, которое походило бы на «Сыновья Хоруса», но примарх отказал им в этой просьбе. Все связанное с их прошлой жизнью, должно было остаться без изменений и стать злорадным напоминанием их врагам о том, что те сражаются против братьев. После гибели Ферруса Мануса Хорус Луперкаль осыпал их Легион милостями – и, на некоторое время – Легион вознесся на высокой волне эйфории и чувственных восторгов.
Но, как любая волна, эта краткая эйфория схлынула, оставив Детей Императора наедине с зияющей пустотой в их жизнях. Кто-то, подобно Люцию, старался заполнить ее, совершенствуясь в боевых искусствах, другие – потворствовали своим желаниям и тайным порокам, которые дотоле скрывали от всех. Некоторые части корабля погрузились в бездну анархии, когда в одночасье ослабли оковы жесткого контроля, но вскоре порядок был восстановлен, а применение силы обеспечило видимость дисциплины.
Это была странная дисциплина – необычное, эксцентричное поведение могло с одинаковой вероятностью стать причиной как для награды, так и для наказания. Иногда эти два действия были одним и тем же. Но, несмотря на то, что легионеры изо всех сил стремились найти новый смысл своего существования и доказать преданность вновь обретенным идеалам, они были воинами, которыми нужно было командовать.
Они оставались воинами, хотя сейчас и не воевали.
Приказы высшего командования отозвали Легион с Истваана – но примарх ничего не сообщал своим бойцам о дальнейших планах Воителя. Никто не знал, куда их направят теперь или о том, какие враги вскоре почувствуют их клинки, и это незнание раздражало. Даже командиры Легиона не могли просить предоставить им такую информацию – но то, что примарх вызвал их в Гелиополис, несомненно положило бы конец тягостному неведению.
Люций стиснул рукоять лаэранского меча, когда увидел, что по смежному коридору к нему направляется Эйдолон. Лорд-командир ненавидел его и никогда не упускал возможности напомнить Люцию, что тот в действительности никогда не был одним из них. Бледная кожа Эйдолона казалась восковой, она туго натянулась между широко поставленными глазницами. Толстые, как провода, ядовитые железы пульсировали на его шее, а нижняя челюсть двигалась, словно не была соединена с остальными костями, как у змеи.
Его броню покрывали кричаще-яркие полосы - бешено-фиолетовые и цвета электрИк, невероятное сочетание цветов в окраске, которая не могла иметь ничего общего с любым камуфляжем, Люций ощутил резь в глазах, потом они привыкли. Такая яркая окраска доспехов сейчас стала обычным делом среди воинов Легиона, каждый из которых старался превзойти других в бьющей по глазам экстравагантности и показной роскоши.
Люций лишь недавно начал украшать свою броню, ее пластины покрывали человеческие лица, искаженные, растянутые до полной неузнаваемости в безумном крике. Из внутренней поверхности каждого наплечника торчали острые металлические зубцы, которые терзали его плоть, впиваясь в нее при каждом движении рук. Длина и изгиб каждого зубца были тщательно выверены, чтобы даровать ослепляющие вспышки боли – поэтому владелец доспеха должен был решать, будет ли он извлекать клинки из ножен для чего-то кроме боя, который бы потребовал всего его мастерства.
Эйдолон сделал глубокий, хлюпающий вдох – кости его челюсти, казалось, шевельнулись под кожей и сошлись вместе – а потом заговорил.
- Люций, - произнес он. Тон и ритм, с которыми он бросил это слово, отозвались в мозгу фехтовальщика странно-приятным диссонансом. – Тебя здесь не ждут, предатель.
- И, тем не менее, я здесь. – отозвался Люций, даже не поворачивая голову в сторону Эйдолона и намереваясь идти дальше.
Лорд-командир нагнал его и попытался схватить за руку. Люций развернулся, его мечи взметнулись одной серебристой вспышкой, слишком быстрой, чтобы за ней можно было уследить – и вот он уже держит их у горла Эйдолона. Лаэранский клинок и его меч с Терры прижимались к шее Эйдолона с обеих сторон. Одно движение запястий – и голова слетит с плеч. Но на лице Эйдолона Люций увидел удовлетворение, оно читалось и в пульсирующем биении толстых, как канаты, желез на его шее, и в черной глубине его расширенных зрачков.
- Я забрал бы твою голову, как забрал голову Чармосиана, - произнес он. – если б не знал, что ты получишь от этого удовольствие.
- Я помню тот день, - отвечал Эйдолон. – Клянусь, я бы убил тебя. Но я могу это сделать и сейчас.
- Не думаю, – сообщил Люций. – Ты недостаточно хорош, чтоб победить меня. Ни ты, и никто другой.
Эйдолон захохотал, от этого его лицо раскрылось, как рваная рана.
- Ты самонадеян, но однажды примарх наскучит тобой. И тогда ты окажешься в моей власти.
- Может быть, так и будет… а может быть, не так – но это точно произойдет не сегодня, - заметил Люций, грациозно отступив от Эйдолона на несколько шагов. Это было отлично – в гневе обнажить мечи и почувствовать, как их лезвия нежно прижимаются к плоти. Он хотел убить Эйдолона, этот человек был занозой, засевшей в его жизни все время, сколько он его знал – но он не собирается отнимать у примарха самого рьяного приверженца.
- Почему же не сегодня? – требовательно вопросил Эйдолон.
- Очень скоро нам предстоит битва. – ответил Люций. – В такие дни я никого не убиваю.
@темы: переводы, WH40K, Reflection crack`d
-
-
17.03.2013 в 13:07Люций стиснул рукоять лаэранского меча, когда увидел, по смежному коридору к нему направляется Эйдоло
Перед словами "по смежному" кажется не хватает или "как" или "что".
-
-
17.03.2013 в 13:12Поправил.
-
-
20.03.2013 в 23:55- Вот смотрю я на тебя и думаю, Эйдолон - где ты рассчитываешь в таком прикиде замаскироваться?
- Помнишь, во время Похода мы приводили к Согласию один мир, где...
- Ааа! Точно! Где нас по ошибке выбросили над цирком-шапито. Весело было...
-
-
21.03.2013 в 06:50Вот разве что.
(ну, или как вариант - у противника, увидевшего Эйдолончика в броне безумно-пурпурного и синего-электрИк цветов, "глаза на колени выпадают". А после этого маскироваться, вроде, уже и ни к чему)
-
-
19.04.2013 в 18:17Люций находил, что они не заслуживают ничего, кроме презрения… но в те моменты, когда у него хватало духу быть честным с собой, он признавал, что считает так лишь потому, что не его имя они возглашают с таким восторженным почитанием
Ну ещё бы. Интересно, а если к нему часть почитателей побежит с восторженными воплями, там ЧСВ ещё вырастет, или оно уже в потолке?