...в охотку.
Унесенные варпом
— Вот где красота-то. Где еще такого изячного найтить? — одобрительно промолвил он, — А предложишь затянуть так брата Кьерана, или еще кого, они ни в какую, говорят, боимся в обморок рухнуть!
— Ух! — выдохнул Шарлах. — Странно, что боятся. Я же – хожу, и в обморок не падаю, — с трудом вымолвил он.
— А другой раз не мешало бы упасть, — наставительно сказал Матфей. — Уж больно-то вы непредсказуемый, сударь Шарлах. Я давно хотел вам сказать: хорошего мало, ежели вот так то, как вы, не показывать тех чувств, которые все хотят видеть, и показывать те, которые видеть не хотят – ни тебе восхищения старшими по званию, ни тебе восторгов мистических, ни чего другого… и не уметь падать в обморок. Дома, понятно, оно ни к чему, а вот ежели на людях, да в нужный момент… Сколько уж я вам толковал…
— Давай скорей. Не болтай так много. Вот посмотришь, я стану чемпионом Слаанеша даже если не буду никем восхищаться и лишаться чувств. Кня-аже Всех благ Податель, до чего ж туго ты меня зашнуровал! Давай сюда доспех.
Шарлах аккуратными, заученно-четкими движениями начал прилаживать детали доспеха. Матфей подавал их, продолжая разговор: хочешь-не-хочешь, а слушай:
— И вот упаси вас бог оставаться на солнце, ежели начнет припекать, — наказывал он. — Не то вернетесь черный, как я. – И, когда Шарлах, уже полностью одетый, придирчиво оглядел себя в зеркало, заключил - Ну, теперь кушайте, только не торопясь. Мало толку, если все пойдет обратно.
Шарлах покорно присел к столу, исполненный сомнений: сможет ли он дышать, если проглотит хоть кусочек? Матфей взял с подноса сложенную салфетку, подал господину. Шарлах расправил салфетку на коленях и принялся сначала за свою любимую ветчину, не без труда проглотив первый кусок.
— Слаанеш милостивый, поскорее бы уж стать чемпионом… или хоть избранным! — возмущенно заявил он, с отвращением втыкая вилку в ямс, — Просто невыносимо вечно придуриваться и никогда не делать того, что хочешь. Надоело мне притворяться, будто я ничего ни в чем не смыслю, надоело степенно выступать, когда знаю, что бегом – быстрее, и делать вид, будто у меня кружится голова от пары затяжек кальяном с обскурой и шнапсом... или что я лишаюсь сил после двух часов на церемонии Шести Высоких и Двенадцати Низких Удовольствий, когда я этот кальян могу тянуть хоть все 10 часов, а в церемонии участвовать и двое суток подряд, не прерываясь. Надоело восклицать: «Как это верно!», слушая всякую ерунду, что несет какой нибудь олух, у которого мозгов вдвое меньше, чем у меня, но который по какому-то божественному недосмотру стал избранным, и изображать из себя полного придурка, чтоб вот такому олуху было приятно меня просвещать и мнить о себе невесть что… Не могу я больше съесть ни крошки!
— Одну оладушку, пока не простыли, — непреклонно произнес Матфей.
— Почему десантнику непременно надо казаться идиотом, чтобы найти себе покровителя и стать избранным или чемпионом?
— Да думается мне, это оттого, что обычай такой… Да и он не на ровном месте вырос. Без покровителя-то можно, конечно, - но оченно тяжело… А сами-то избранные или чемпионы и не знают толком, чего им нужно. Они только думают, что знают – а на самом деле откуда им знать-то? Ну, чтоб добиться своего, и надобно делать так, как они хотят. А старшим то кажется, что им нужны тихие да предсказуемые, у которых мозгов не больше, чем у мелкой демонетты. Сдается мне, ни один из них не будет оказывать покровительство тому, кто хоть в чем-то смыслит больше них.
— Значит, для них большая неожиданность, когда они, объявив кого-то своим преемником, или приняв клятву верности, обнаруживают, что их «младшие братья» – не полные идиоты?
— Ну, тогда уж все равно поздно. Клятвы-то произнесены, обряды совершены, обратно не отмотать. Да, сдается мне, старшие-то догадываются малость, что у меньших есть кой что в голове.
— Когда нибудь я стану говорить и делать все, что мне вздумается, и плевать я хотел, если это кому то придется не по нраву.
— Не бывать этому, — угрюмо сказал Матфей. — Нет, пока я жив. Ну, ешьте оладьи. Да в соус обмакните, вкуснее будет.